Одни люди живут прошлым, другие – настоящим, третьи – будущим. Видимо, в каждом из этих предпочтений есть своя прелесть и каждое из них служит разнообразию мира. Такая же ситуация сложилась и с народами. Есть народы, двигающиеся с повернутой назад головой. Есть те, кто смотрит исключительно под ноги. Есть и те, кто буквально порхает над землей с упирающимся в горизонт взглядом. В идеале и для человека, и для народов было бы правильней соединить в себе все три качества (три – условно, вариантов, конечно же, множество). Иначе говоря, иметь обзорное зрение, видеть и исходить одновременно из максимального количества позиций, принимать во внимание как можно больше обстоятельств, чтобы просчитывать свои действия на много шагов вперед. Тогда наверняка было бы гораздо меньше бытовых конфликтов, личных трагедий, да и человечество жило бы в более спокойной обстановке, может быть, даже без войн и революций. Иначе говоря, вопрос видения и, соответственно, понимания очень важен.
Азербайджанцы – один из тех народов, кто в этом смысле стоит особняком. Прошлое для них практически закрыто – в течение неполного века только алфавит им сменили три раза. То есть целому народу три раза пришлось все начинать практически заново. Особенно при переходе от арабской графики к латинице. До Октябрьской революции, когда атеизмом особо не пахло, азербайджанские интеллектуалы, как полагалось истым мусульманам, свои произведения начинали с коранического изречения «Бисмиллах рахмани-рахим», то есть «именем Аллаха начинаю». А для представителей новой власти все книги, начинающиеся «именем Аллаха», естественно, подлежали немедленному уничтожению, кстати, как и те физические лица, кто получил образование в каком-нибудь Стамбуле, Наджафе или Дамаске. Кроме того, люди, владеющие грамотой на основе арабского алфавита, считались неграмотными, а в постреволюционных условиях они таковыми и оказались – их знания не были пригодны для новой власти.
В доцарское время, когда азербайджанцы были подданными персидского шаха, к ним относились как к людям своенравным и неспокойным и не особенно жаловали. Хотя среди тех, кто в разное время занимал трон или был весьма близок к нему, случались и азербайджанцы. Забегая сильно вперед, отмечу, что и по сей день – теперь уже в современном Иране – отношение властей к азербайджанцам приблизительно такое же, и для этого у них есть основание. У истоков всех революций в Иране, произошедших в XX веке, стояли люди азербайджанской национальности. Нация, по численности составляющая почти половину населения страны, по сей день не имеет возможности обучать детей на родном языке. Нефтяные и газовые месторождения, находящиеся на территории иранского Азербайджана, не разрабатываются во избежание концентрации здесь критической массы способных на организацию людей. До недавнего времени Тебриз, столица южных азербайджанцев, был абсолютно недоступен для «советских» азербайджанцев.
Для тех, кто оказался в результате разделения Азербайджана по эту сторону реки Аракс, то есть в составе Российской империи, мало что изменилось. В царское время азербайджанцы, как люди ненадежные (нехристиане), имели особые «привилегии». Их не брали в армию (разве что детей каких-нибудь сильно отличившихся аристократов). Им настолько не доверяли, что вдоль государственных границ в Азербайджане на всякий случай селили русских или армянских переселенцев.
Азербайджанцам отказывали даже в самоназвании (что имело и имеет место также в Иране), возможно, с целью «растворения» в массе других национальностей. Называли их в лучшем случае, с легкой руки угодивших имперской власти религиозной принадлежностью «доброжелательных» соседей, мусульманами, кавказскими тюрками, кавказскими или бакинскими татарами, в худшем – просто дикарями. Что сегодня дает повод их недругам самым серьезным образом утверждать, что до революции азербайджанского народа не существовало. Миллионы людей, говорящих на одном языке, объединенных территорией, культурой, менталитетом, были, а вот народа не было.
Причин подобного положения самого крупного на Кавказе по численности этнического образования было несколько. Имперская власть никакого доверия к его представителям не испытывала по уже названным основаниям, сама нация в политическом смысле мало чем была объединена. Говорить за нее было некому. У тех, кто мог сказать, шансов быть услышанными почти не было, потому что они не на том языке говорили. Вот и получалось, что от имени азербайджанцев говорили те, кто мог говорить на нужном языке. Чаще всего таковыми выступали люди иных национальностей, с одной стороны, не обязательно компетентные, с другой – не всегда доброжелательно настроенные по отношению к азербайджанцам. Кроме всего прочего, немалую роль в определенного рода изоляции азербайджанцев играло и то обстоятельство, что почти по всем критериям (включая образ мысли, стереотипы восприятия и поведения) они для российского общества были чужеродным элементом. Как и российское общество было для них чуждой средой. Представьте себе дерево, вырванное с корнями, предположим на черноморском побережье, и пересаженное в пустыню или тундру. Да для него и выжить – подвиг. К тому же если по отношению к армянам и грузинам царское правительство шло, как говорится, навстречу, то есть пыталась их понять и сделать своими (ассимилировать) посредством организации школ, то в отношении азербайджанцев оно очень долго придерживалось позиции откровенного неприятия.
Внутренним фактором политической сплоченности могла бы быть религия, точнее, мечеть, но в отличие, предположим, от армянской церкви, азербайджанское духовенство в светские (читай – политические) дела практически не вмешивалось (и сегодня не вмешивается, разве что на стороне власти, – какой бы та ни была), оно было занято почти исключительно вопросами сохранения своих позиций в обществе.
Азербайджанская аристократия пыталась стать своей теперь уже для царя, ради этого готова была на любые ухищрения. Но ее ухищрения не принимались во внимание и в принципе мало кого интересовали – ставка уже была сделана и сделана на других. Долгое время в административных учреждениях империи в регионе представителей азербайджанцев, повторюсь, крупнейшей нации на Кавказе, почти не было, если не считать толмачей и чиновников примерно этого же порядка, обязанности которых просто по определению могли выполнить только азербайджаноязычные. Естественно, лишенные власти азербайджанские аристократы, не будучи востребованными верховной властью, постепенно деградировали. Это обстоятельство явилось не в последнюю очередь причиной того, что во время нефтяного бума, когда в Азербайджане была сосредоточена половина мировой добычи нефти, основные позиции в промышленности занимал кто угодно – евреи, армяне, датчане, англичане, немцы, русские, только не азербайджанцы.
Интеллигенция, то есть люди образованные, варилась, как говорится, в собственном соку, вжатая в угол, с одной стороны, отсутствием возможности быть услышанной где-либо, с другой – абсолютной бесперспективностью. Не случайно русскому, а затем и советскому читателю не был известен ни один азербайджанский мыслитель (писатель, поэт) того же XIX века, не говоря уж о более давнем времени, да и все познания в области азербайджанской литературы чаще всего у вполне начитанных людей ограничиваются творчеством Низами Гянджеви, которого грамотному человеку не знать просто неприлично и которого (как и Гомера, Данте, Сервантеса, Шекспира и т.д.), кстати, мало кто по-настоящему читал. А ведь практически все второе тысячелетие нашей эры для азербайджанской литературы – сплошной ренессанс. А XIX век, как это ни маловероятно (сложившиеся к тому времени обстоятельства этому вовсе не способствовали), - время очередного всплеска талантов.
Для царских чиновников, поставленных здесь на управление, азербайджанцы (как, между прочим, и население Дагестана и Северного Кавказа) были в гораздо большей степени «они», то есть чужие, чем, например, армяне, грузины или даже полухристиане-полуязычники осетины. Вряд ли армянам или грузинам жилось намного лучше, чем азербайджанцам, но тех хоть худо-бедно выслушивали и порой даже понимали. Азербайджанцы были лишены и этого.
Школы у них были только при мечетях, и детей в первую очередь (а иногда и только) учили читать Коран, что в практической жизни приносило не так много пользы. Разумеется, о развитии каких-либо наук говорить не приходилось. Народ, который в XI-XII веках интересовался астрономией, математикой, дал миру в течение нескольких столетий мыслителей уровня Низами, Хагани, Насими, Физули, Туси, к XX веку пришел необразованным, почти что недееспособным в политическом смысле. Светом в окошке служили литература и в какой-то степени музыка, через которые потенциал народа хоть как-то реализовывался. Кстати, во многом благодаря именно «литературному» прошлому азербайджанцы не имеют никаких комплексов в отношении своего величия. В этом смысле им ни себе, ни другим ничего доказывать не надо, что делает их при всей консервативности основной массы соплеменников открытыми, толерантными и достаточно веротерпимыми.
Первые высшие учебные заведения появились у азербайджанцев только при национальном правительстве, просуществовавшем всего два года в период перехода России от царской к советской империи. Так как эти два года прошли в сплошной борьбе за выживание, удалось сделать не столь много – национальное правительство лишь сумело заявить о своих намерениях.
Промежуточный вывод из сказанного таков, что в дореволюционной своей истории азербайджанцы только и делали, что вытаскивали каштаны из огня для чужих. Для себя они так по большому счету ничего не добились. Их положение в преддверии революции было сравнимо с положением слепого в потемках, который если и прозреет, то все равно не увидит ничего. Не будь нефти, об их существовании перестали бы подозревать, что происходило и происходит с огромным количеством народов. Потенциал свой народ мог реализовать в шахское время в междоусобных столкновениях, в царское – в выживании.
Что касается прошлого столетия, то в нем азербайджанцы жили той же жизнью, что и остальные народы Советского Союза. Сначала готовили мировую революцию, затем перешли к коллективизации и индустриализации (которые, как бы сегодня ни оценивались многими исследователями у нас и за рубежом, по сути своей служили внутреннему развитию наций), отстаивали общую Родину от захватчиков и строили социализм.
Надо сказать, в так называемые сталинские времена и 1950-1960-е годы потенциал советских людей (азербайджанцев в том числе) в существенной мере реализовывался. Совершалось большое дело, люди строили свою страну, не важно под какой идеологией (к тому же большинство советского народа та идеология вполне устраивала), и имели пусть недостижимую, но огромную цель, которой можно было отдать себя практически без остатка. Азербайджанцы, как и весь советский народ, в едином порыве совершали трудовые подвиги, добывали ценнейшее для страны «черное золото», строили Нефтяные Камни, осваивали сибирские просторы в поисках нефти и газа, сосредоточили у себя больше трети химической промышленности Союза, столько же производства нефтяного оборудования и многое другое, не особо задумываясь (как и весь советский народ) о том, как это воспринимается остальной страной, – дело делалось общее.
Да, главная цель была весьма и весьма абстрактной. Но промежуточные цели были реальными и, самое главное, достигались. Проблема заключалась в том, что люди воспринимались властью в основном как средство – от народа требовалось простое выполнение решений без понимания их сути. Власть несправедливо полагала, что разума у нее самой достаточно, от народа же требуется лишь энтузиазм. Но энтузиазм без подпитки пониманием цели имеет обыкновение иссякать. И постепенно барьер между властью и народом разрастался, и по мере превращения национальных интересов в интересы государственного аппарата становился стеной непонимания. Энергия народа имела все меньше отдушин для выхода, в отличие от трудового потенциала, который худо-бедно реализовывался, потенциал разума все больше накапливался, вырываясь время от времени из народных недр в виде диссидентства, неординарных литературных произведений или даже открытых столкновений (Тбилиси, Новочеркасск). Закрыв от народа политику как сферу жизни, власть укрепляла собственную вертикаль, начисто забыв о том, что любая вертикаль неустойчива без опоры на горизонтальное основание, – чтобы ее развалить, достаточно всего лишь пошевелить нужный кирпичик (каковым, скажем, еще раз забегая вперед, оказалась «гласность»).
К определенному периоду власть начала пожирать сама себя, что являлось в большей степени психологической проблемой, выросшей в общенациональную. Вокруг сильного, в то же время недостаточно грамотного в интеллектуальном смысле (по объективном причинам – учиться было некогда и негде) человека, как Сталин, могли находиться только люди, уступающие ему во многих смыслах. Естественно, после него к власти пришли менее сильные, чем он, политики, которые, в свою очередь, окружили себя людьми слабее себя. То есть, и Хрущев был слабее Сталина, и его окружение было слабее окружения его предшественника. А преемник Хрущева мог быть выбран только из тех, кто находился вокруг него. И власть перешла к Брежневу – к человеку как минимум менее целеустремленному. Можно было вывести за скобки Андропова как сильного политика, но у него не было такого масштаба мышления, каким обладал Сталин. Иначе говоря, Горбачев был неизбежен.
В результате до того, как энтузиазм иссяк у народа, он начал иссякать у власти. Застой тех времен охватывал в большей степени власть, чем общество и народ. С последними как раз все было в порядке. Они были готовы и способны к любым свершениям. Власть же теряла веру в собственные проекты, следствием чего стали приписки – уникальное явление в экономике, когда власть сознательно обманывала сама себя, что в принципе является низкой точкой падения. От людей, способных говорить правду, подсказать что-то существенное, она избавлялась разными способами, показывая в данном направлении чудеса изобретательности.
Падение же ее началось тогда, когда она за отсутствием чего-либо реального пообещала народу окончательный результат в виде коммунизма к 1980 году безо всяких на то оснований. То есть попросту наврала.
Советский народ пока еще так же шел за властью, но теперь уже за властью, все больше теряющей ориентиры. Естественно, и азербайджанцев, как составную часть советского народа, вели обстоятельства, но никак не по-другому. Повлиять на них они не могли по причине излишней занятости выполнением пятилеток, указаний и решений партии и правительства, подготовкой к съездам. Нация проявляла себя как производственное объединение, трудовой коллектив, масса, толпа, но не как нация. Она имела мизерное отношение к власти, к тому, куда и с какой целью ее вели, она не знала о своей судьбе ничего, кроме деклараций о ярком будущем. Азербайджанцами, как и всем советским народом, руководили, а не управляли, начальствовали, не оставляя практически никакой возможности для самоутверждения.
Они продолжали оставаться ненадежным народом все по той же причине своей религиозной принадлежности (и это в атеистической стране). Вторым лицом неизменно назначался представитель имперской нации, в армию их брали строго в определенные роды войск, но большей частью посылали в стройбат.
Мы оперируем термином «нация» для удобства, по большому счету в течение последних веков азербайджанская нация находится на стадии становления. Люди, которых в любой момент можно разделить по местечковым или клановым критериям, которым непонятны их общие интересы, могут быть объединены чем угодно – территорией, языком, культурой, религией, образом мысли, характером, но пока у них не сложатся общее видение будущего и общие интересы, их нельзя назвать нацией. Национальностью – да, но нацией – нет. Что это за нация такая, которую ее же власть в упор не желает замечать.
В те времена азербайджанцам в качестве политической отдушины был выделен вопрос объединения советского Азербайджана с иранским. В Иране (на территориях, называемых Северным Ираном, или Южным Азербайджаном, значительно превышающих размерами провинцию Азербайджан) проживало (и проживает) в несколько раз больше азербайджанцев, чем в советском Азербайджане. Страна (в географическом смысле, так как до момента разделения большая часть территории нынешнего Азербайджана, как и Грузии и Армении, входила в состав Персидской империи, государственность, если это можно считать государственностью, выражалась лишь в административном делении последней на ханства) была разделена в самом начале XIX века (1803 и 1813 годы) в результате мирных договоров между Россией и Ираном (тогдашней Персией). Об этой проблеме позволялось говорить, государство если и препятствовало, то только для виду. Вероятно, такое поведение власти можно объяснить большими политическими интересами большой страны. По крайней мере, азербайджанский поэт, написавший поэму о разделенной родине, не только не понес никакого наказания (если исключить какие-то внушения вроде выговоров с занесением в трудовую книжку), но и считался неофициальным национальным героем.
Однако все эти процессы были куцыми, неполными, незаконченными, напоминали скорее технологические процессы (в смысле политическом), чем реальную жизнь. Не случайно азербайджанские кинематографисты снимали не «Древо желания», а «Анекдот» и «Мерзавец», - о чем можно философствовать, когда искажена сама суть правды.
К тому же в остальном существование азербайджанского народа напоминало жизнь цыплят под крылом матери – было видно только то, что показывали, и еще немножко, но в основном для тех, кто хотел увидеть. Его просто вели, и в этом были свои преимущества. Народ не нес никакой ответственности, за все отвечало государство (и за то, что народ тогда не нес ответственности, он сегодня несет наказание в виде полной нищеты, беспросветного существования и тотальной коррупции, а государство ему заменяет клановая структура, занятая исключительно собственными интересами). Но одновременно народ лишался возможности реализовать себя, свой потенциал в вопросах, касающихся самоопределения, в смысле умения самому определить свою судьбу, разбираться в хитросплетениях политического миропорядка.
Взамен ему были подкинуты идеи экономического характера вроде «больше хлопка и больше винограда большой родине». Азербайджанцы, с энтузиазмом взявшись за дело (ведь куда-то нужно было девать энергию), бросились вырубать леса, в том числе реликтовые, чтобы выдать «на гора» миллион тонн хлопка и два миллиона тонн винограда. Чтобы угодить «центру», в субтропиках, где запросто приживались цитрусовые, киви, фейхоа, выращивалась ранняя капуста. Республика гордилась тем, что первые овощи в «центр» поставляет именно она, что каждый год ее награждают «переходящим Красным знаменем». Люди увлеклись и не заметили, как оказались в ситуации, когда за маслом, рыбой, мясом, многими предметами быта им приходится ездить в соседние республики. (Трудно сказать, быль ли это, анекдот ли, но рассказывают, что однажды местный главный руководитель угостил заезжего преклонных лет – как тогда водилось –члена политбюро бычьими яйцами. Тот перед отлетом отвел руководителя в сторонку и попросил ему прислать немного того «мягонького и вкусненького», чем его кормили. Местный дело просек, быстренько сообразив, что продукт, понравившийся гостю, может понравиться и остальным членам политбюро, имевшим по причине возраста проблемы с зубами и пищеварением. Были даны соответствующие указания, и через неделю целый рефрижераторный состав с бычьими яйцами был отправлен в главную столицу. С тех пор и не стало в Азербайджане животноводства).
«Большого хлопка» не получилось по причине отсутствия природных и климатических условий для его выращивания в декларируемых объемах. Зато получилась большая коррупция, которую породили и развили до национальных масштабов приписки, к которым прибегали в республике для выполнения планов и соцобязательств. Хуже всего – страну охватила безработица среди мужского населения, приведшая к началу исхода азербайджанцев из собственной родины, который, кстати, всячески поощрялся, в том числе и местными властями. Точно так же, как нынешними «демократическими» властями поощряется поиск азербайджанцами пропитания в соседних странах.
Не получилось и с «большим виноградом». Еще при жизни того поколения, которое было свидетелем вырубки лесов под виноградники, начали вырубать виноградники теперь уже под антиалкогольную кампанию. Чуть позже пришло в упадок и хлопководство. В результате азербайджанцы остались не только без хлопка и винограда, но и без лесов.
Параллельно выяснилось, что ценности, во имя которых было положено столько сил, энергии, судеб и жизней, наконец, вовсе не были ценностями. Пришло время, которое вроде бы должно было принести с собой понимание. Но оно ограничилось лишь пустой эйфорией. Кроме всего прочего, обнаружилось, что азербайджанцы за семь десятилетий советской власти так и не стали своими для дружной семьи советских народов. Когда в январе 1990 года войска вошли в мирный Баку, расстреливая налево и направо правых и виноватых, общий тон так называемой демократической прессы был примерно таков: так им и надо. По сей день, когда вспоминают события тех лет, чаще всего забывают упомянуть Баку, где погибло и пропало без вести невинных людей значительно больше, чем где бы то ни было на территории Союза.
Дальше было не лучше. Не успев осознать степень обмана, преподносимого им предыдущими (партийными) правителями, азербайджанцы стали жертвой еще более наглой лжи, но теперь уже исходящей от так называемой демократической интеллигенции, пришедшей к власти (и естественно, бездарно растранжирившей ее во имя удовлетворения собственных комплексов неполноценности) с идеями как минимум свободы, – эта свобода оказалась более рабской, чем рабство «тюрьмы народов». Настолько, что люди обрадовались старой советской номенклатуре, вернувшейся к власти теперь уже в новом обличии. В результате свободолюбивый азербайджанский народ оказался зависим от власти, всевозможных технологий, криминала, собственного желудка, то есть попросту вернулся в ситуацию бедности многолетней давности (но теперь уже без объективных на то причин) со всеми вытекающими из нее последствиями.
Иначе говоря, настоящее оказалось пустым – как будто целые поколения не прожили жизнь, а пропустили ее мимо себя. Ни за спиной, ни под ногами, ни впереди – нигде ничего. По крайней мере – не видно. Остается надеяться, что время что-то выявит.
Азербайджанцы оказались людьми не очень обучаемыми: они верят, что все у них будет хорошо, как только реализуются нефтяные контракты, как только проложат «трубу», как только выборы пройдут свободно, как только их президент избавится от плохих чиновников, как только не станет коррупции, как только миллионы их соотечественников, гниющих в поисках хлеба насущного на задворках соседних стран, вернутся домой, как только… как только… как только…
Для нашей же статьи важно, что они и в новых условиях так и не сумели реализовать свой потенциал, в очередной раз оказавшись обманутыми. Но потенциал – это такая штука, которая никуда не девается. Рано или поздно он должен найти себе выход, проявить себя. Глядишь, трансформируется в нечто созидательное. И азербайджанцы станут нацией, их потенциал, загоняемый внутрь в течение веков, понадобится миру. Но это случится в лучшем случае завтра. Может быть, послезавтра. В общем, не скоро. Но случится, обязательно случится. Так что азербайджанцы – нация будущего. Впрочем, как и другие народы СНГ – Содружества Независимых Государств.
