О РЕЛИГИОЗНОМ ПРОИСХОЖДЕНИИ И ВЗАИМОДЕЙСТВИИ НОРМ НРАВСТВЕННОСТИ И ПРАВА (ЧАСТЬ 1)
“Нравственность, составляющая немалую часть религии и подлинного благочестия, имеет также отношение и к гражданской жизни, и от нее зависят в равной мере и спасение души, и благо государства”.[1]
Как духовно, так и исторически, религия как внедоговорная, абсолютная мера сознания высшего блага, целей и принципов, всегда являлась неизменной и прочной основой всякого нравственного и правового порядка. Дело в том, что Бог и порядок суть взаимно предполагающие понятия, ибо всякий порядок - от Бога, в том числе нравственный и правовой. Нравственность возникает из веры в нечто вечное и святое, а не из суеверия в нечто обыденное и преходящее. Поэтому нормы нравственности, в отличие от норм обычаев, возникают не столько из фрагментов повседневной совместной деятельности и практики договорных взаимоотношений людей, сколько из неизменных императивов веры в Слово Божие и Его заповеди, которые сформулированы посредством религиозных откровений: например, через десять заповедей, полученных Моисеем у Бога.
По мнению Г. Бермана, невозможно понять революционный характер правовой традиции Запада без исследования ее религиозных параметров, поскольку правовые ценности в целом были растворены в нравственных и религиозных ценностях.[2] В XI-XII вв. “церковь пыталась одновременно узаконивать мораль и морализировать законы; она взяла на себя функцию осуществления правосудия над грехами и способствовало приведению светских законов в соответствие с моральными принципами.”[3]
О производном от религии характере нравственности С.Л. Франк писал так: “Всякая вера, каково бы ни было ее содержание, создает соответствующую себе мораль, т. е. возлагает на верующего известные обязанности и определяет, что в его жизни, деятельности, интересах и побуждениях должно почитаться добром и что - злом. Мораль, опирающаяся на веру в объективные ценности, на признание внутренней святости какой-либо цели, является в отношении этой веры производным служебным явлением и средством, как бы системой технических норм и гигиеной плодотворной жизни. Поэтому, хотя жизнь всякого верующего подчинена строгой морали, но в ней мораль играет не самодовлеющую, а лишь опосредованную и служебную роль. И только в том случае, когда объектом стремления является благо относительное, лишенное абсолютной ценности - а именно, удовлетворение субъективных человеческих нужд и потребностей, - мораль в силу некоторого, логически необоснованного и неоправданного, но психологически неизбежного процесса мысли, - абсолютизируется и кладется в основу всякого практического мировоззрения”.[4]
Даже при условии отсутствия веры в Бога, мораль опять закономерно вытекает из наличного суеверия. Например, некоторые народы и государства, объявившие по тем или иным причинам Бога вне закона, приняли на веру идеологию коммунизма и в соответствии с этим суеверным заблуждением они нашли необходимым для повседневной практической жизни “изобрести” так называемый “Моральный кодекс строителя коммунизма”, который психологически внушал людям атеистически усеченные и извращенные христианские заповеди и призывал их самоотверженно служить руководящей и направляющей силе общества - коммунистической партии и реализовать ее грандиозные планы безбожного, самовольного и насильственного строительства рая на земле. В этом отношении вера, нравственность, истина, правда и порядок на самом высоком уровне сознания сотворенного мира (т.е. на метауровне сотворения мира) органически взаимосвязаны и неотделимы друг от друга: “ Милость и истина сретятся, правда и мир облобызаются”.[5]Нравственность вытекает из норм традиционного и апробированного жизнью вероисповедания, ибо, повинуясь воле Бога, люди подчиняются определенным побуждениям и нормам, которые в ходе своей реализации конституируют душевный склад каждого человека, систему законов и формы государственного управления каждого народа.
Указывая на религиозную насыщенность нравственности, И. Кант писал: “Божественный закон должен одновременно казаться законом природы, поскольку он не произволен. Поэтому во всякой нравственности заключена религия. …Мораль неизбежно ведет к религии, благодаря чему она расширяется до идеи обладающего властью морального законодателя вне человека, в воле которого конечной целью мироздания служит то, что может и должно быть также конечной целью человека. …Святость нравов указывается людям в качестве путеводной нити в этой жизни, а соразмерное с ней благо, блаженство, представлено как достижимое только в вечности; дело в том, что святость нравов всегда должна быть прообразом их поведения в каждом состоянии и продвижение к ней возможно и необходимо уже в этой жизни”.[6]
Отмечая важность и непростую связь религии и нравственности в духовной и повседневной жизни человека и общества, Б. Паскаль писал: “ И в вере, и в морали есть множество истин, которые кажутся несовместимыми, но все же уживаются между собой в дивном порядке. ...Порядок любви должен укорениться в сердце, прежде чем творить добрые дела вовне. ...Судите об их вере по их морали”.[7] Составитель знаменитого “Кодекса природы” Морелли был убежден, что “все нравственные предписания, правила размышления будут выводимы из основных и священных законов, притом всегда в наставлении к общественному единению и любви”.[8] Подчеркивая богообщительный и святой характер нравственных норм, М. Лютер не без основания утверждал, что нравственно все то, что служит укреплению веры в Бога, откровению истины и совести, утверждению добра и справедливости.[9]
Предупреждая о вредности попыток своевольного приспособления абсолютных норм религии к относительным нормам морали, - Э. Роттердамский показывал богозависимость тех или иных гуманистических принципов: “Разве не гораздо нелепее будет, - если кто-нибудь станет не человеческие нравы склонять ко Христу, а Христа к человеческой жизни.., к нравам времени, тогда как более пристало исправлять нравы по норме, установленной Священным Писанием... Человечность должна исправлять людей, а не обманывать их”.[10] Об опасности обезбоживания морали А. Сен-Симон писал: “А раз Бог исчезает из сердца человеческого, - то из него уходит и всякая нравственность, ибо для человека нравственность существует лишь постольку, поскольку он сознает за собой известное назначение, сознавать же его он может только в Боге”.[11]
Такой же подход к безрелигиозной нравственности имел Н.А. Бердяев, который писал: “История мира знает мораль безбожную, поставившую мертвый закон выше живого Бога, мораль, поддерживающую отпадение от Бога, обоготворяющую человека. Моральные люди часто бывают самыми крайними и страшными безбожниками, но не по разуму только, но и по воле своей и по сердцу распинают Бога во имя моральности. Как ужасна моральность книжников и фарисеев, как часто моралисты бывают жестоки и лицемерны ...религия, которая не привела бы к новой морали, к моральному перерождению, была бы безжизненной, нежизненной”.[12] Примерно такую же мысль высказал С.Л. Франк: “ Безрелигиозная мораль принципов, мораль долга и категорического императива есть идол, истребляющий, а не совершенствующий жизнь”.[13] Видя в безрелигиозной, бесцельной и невежественной морали высшую безнравственность, О. Вейнингер писал: “Только знание цели, сознание ценности создает нравственность. Кто морален по отношению к себе, тот морален и ко всем людям”.[14] Не случайно, что, например, безнравственная женщина всегда символизирует безбожность, безрелигиозность, отсутствие связи с Богом и своенравность, гордое своеволие, надменность, вожделение, т.е. склонность к мирским удовольствиям и благам, непокорство своему мужу и стремление властвовать над ним и учить его.[15] Стало быть, нравственность и право без религиозной веры сами по себе всегда не совершенны, не достаточны для спасения человеческих душ и потому каждый нормальный человек, который ощущает свое высокое достоинство, свободную волю и необходимость следования своему жизненному призванию, не может удовлетвориться знанием и исполнением только норм нравственности и права, которые в лучшем случае являются лишь промежуточными этапами его жизненного пути.
Основанием нравственности есть вера, полное признание и уважение абсолютного достоинства любого человека независимо от его личных особенностей. Нравственные нормы не являются договорными, т.е. результатом компромисса относительных воль и желаний людей, их временных соглашений и привычных условностей, поскольку любое нравственное сознание зиждется на внутренней истине - совести человеческой, которая позволяет каждому обратить свое внимание и созидательные силы на своего Творца и на самого себя, свободно и ответственно самоопределяться по своему призванию и счастью, т. е. сознанию себя частью единого Бога и сотворенного Им духовного единого общества. Возможно, поэтому для многих истинно мыслящих людей познание нравственного закона всегда было не только самым важным, но нередко, пожалуй, единственным делом их жизни, делом, которое придавало смысл не только их личной жизни, но и истории и жизни всего человечества.
Нравственные нормы связаны не только с истинной любовью и верой, но также и с высшим разумом, положительными знаниями и опытом всего человечества. В этом смысле без любви и веры в Бога и бессмертие души любая нравственная система безосновательна, неистинна, бессмысленна и бессильна, невыносима и безысходна, как нечто недостойное благоговения, лишенное авторитета, необязательное, сковывающее свободу и инициативу. Иными словами, религиозно невменяемая нравственность есть всего лишь выдумка невежественных и корыстолюбивых пророков-идеологов. Только религиозный, честный и искренний человек, в отличие от бессловесного человекообразного скота или зверя, нравственно вменяем и предрасположен к надлежащему самоограничению в пределах высоких ценностей и принципов истинной любви и веры, истины и достойной жизни. По мнению св. Ф. Аквинского, “достаточно иметь подлинное знание о добре и зле, чтобы поступать морально”.[16] А истинное знание о благе вечном и временном заключено в уважении заповеди и закона Божьего, которая возлагает на каждого человека ответственность следовать каждый Божий день своему высшему предназначению и нравственному долгу.
Цель нравственности состоит в обращении человека к своей сущности, в преодолении всякого рода самоотчуждения и отчуждения, животного эгоизма, освобождения от рабства греховной плоти посредством истинной веры и авторитета моральных заповедей, запечатленных в душе каждого человека, а не посредством страха перед угрозой человеческого наказания, предусмотренного законом государства. “Мы внутренне понимаем моральные нормы как необходимые пути нашего спасения, сохранения нашей жизни, - писал С.Л. Франк. - Нас судят не как преступников, над которыми произносит приговор равнодушный судья во имя холодного, не вникающего в нашу душевную нужду юридического закона, а голос нашего Отца, любящего нас и наставляющего нас на путь спасения; из этого внутреннего суда мы просто узнаем, на каком пути мы идем к жизни и на каком - к смерти, где наше спасение и где - гибель”.[17] Несколько приземляя небесное значение нравственности, И. Кант писал: “Моральный закон через понятие всеобщего блага как объект и конечная цель чистого практического разума ведет к религии, т. е. к познанию всех обязанностей как Божественных заповедей, не как санкций, т. е. произвольных, самих по себе случайных повелений чужой воли, а как неотъемлемых законов каждой свободной воли самой по себе. ...Мораль, собственно говоря, есть учение не о том, как мы должны сделать себя счастливыми, а о том, как мы должны стать достойными счастья. Только в этом случае, если к ней присоединяется религия, появляется надежда когда-нибудь достигнуть счастья в той мере, в какой мы заботились о том, чтобы не быть недостойными его”.[18]
Несмотря на существенную разницу между системой нравственности Ветхого и Нового заветов, ветхозаветная мораль посредством Иисуса Христа предполагает органический переход к новозаветной морали так же, как и позитивный закон разума и здравого смысла предполагает свою постепенную трансформацию в надзаконный дух любви, веры, истины, милосердия, освобождения и спасения.
О прямой зависимости системы нравственных ценностей, целей и принципов от религиозной веры свидетельствует, к примеру, решение Верховного Суда штата Нью-Йорк, в котором говорилось следующее: “Мы есть христианский народ, и нравственность Суда глубоко коренится в христианской вере”.[19]
О нравственной насыщенности юридического закона свидетельствуют многие факты науки и жизни. Нравственные принципы и юридические нормы государства взаимосвязаны почти в той же мере, в какой мере взаимосвязаны религия и нравственность. Поэтому даже если законы допускают какие-то действия, которые запрещены религиозными заповедями, то такое законодательное попустительство не одобряется большинством нравственно просвещенных и образованных людей; еще более порицаются сами аморальные поступки (например, пьянство, проституция, инцест, мужеложство, самоубийство и т. д.). Еще с древних времен нормы морали входили в перечень источников права и потому сами непосредственно определяли содержание многих правовых норм, их надлежащее толкование и применение в жизни. Например, по Саксонскому Зерцалу источниками права в Германии, кроме воли Бога и религиозных заповедей, мнения древних авторитетов, предписаний обычаев, были также нравственные императивы, которые также составляли целостную систему правосознания законодателей и судей.[20] Это можно объяснить тем, что само право понималось как законоположенная справедливость, которая по идее никогда не может быть безнравственной. Поэтому многие мыслители правильно подмечали то, что “закон отвечает идее нравственности и честности (honestas) ”.[21] В частности, Д. Юм именно в нравственных истоках находил объяснение основных правовых понятий: “Разве собственность, право или обязательство понятны, если им не предшествует идея нравственности?”[22] При этом критерием нравственной нормы и ее действенности является факт соответствия последних воле Бога, данном в Его Слове и заповедях, их способность укрепить истинную веру в спасительность божественных заповедей, а не только их рациональное обоснование или фрагментарная польза. “Нравственность действия не зависит от пользы, - писал Дж. Локк, - но польза является результатом нравственности”.[23]
О важности нравственного фундамента всего государственно-правового дома и человеческой жизни Ф. Бэкон писал так: “Если устои государства крепки и здоровы, законы принесут немало пользы, в противном случае они мало смогут помочь гражданам... Эта цель будет достигнута, если благочестие и религия поставят законы на правильный путь, если будут процветать достойные нравы”.[24] Задолго до этого подобную мысль выразил св. Августин, полагая, что “только умы безумные могут думать, что государство устоит, если его стены будут стоять, а нравы падут”.[25] Это - предупреждение о том, что никакие внешние преобразования в сфере государственного устройства и правления не способны существенно улучшить жизнь людей, если они останутся в состоянии духовной дикости и не будут стремиться к нравственному преображению, ибо при страстной и суетной борьбе за материальные выгоды, власть и славу, при отсутствии духовных ценностей, целей и осознанного нравственного долга законы не могут играть существенной роли в жизни большинства людей. В этих условиях трудно иметь хорошую конституцию и правомерные законы; даже их формальное наличие не может стать надежной гарантией устойчивого правопорядка в обществе, ибо без четкого и укоренившегося в душах людей нравопорядка не может установиться стабильный и динамичный правопорядок. По мнению Ш. Монтескье, “...некоторые законодатели проявили мудрую проницательность: они дали отцам большую власть над детьми... Ничто так не уменьшает количества преступлений, не соответствует в такой мере спокойствию государства, ибо граждане скорее всего воспитываются нравами, чем законами”.[26]
Преимущества “этического законодательства” по сравнению с юридическим законодательством состоит в том, упорядочивая чувства, мысли, побуждения и волю людей, оно в то же время контролирует и ориентирует их внешние действия и поступки, тем самым создавая как бы единую основу и установку людей на нравственно-правовое ответственное поведение. Жизнь со всей очевидностью показывает, что нарастающий дефицит религиозной веры и производной от нее нравственности, обычаев и традиций, становится основной причиной и условием порождения чрезмерного обилия правонарушений, неэффективных законов и правоохранительных учреждений, которые своими многообразными решениями вовсе не укрепляют веру людей в справедливость и доверие к государственной власти и изданным ею законам, а напротив, повышают у людей чувство своей незащищенности и беспокойство за нестабильность социальной жизни. Прекрасно сознавая такую закономерность, еще в VII веке китайский император Кан Ши открыто заявлял: “Число тяжб беспримерно возрастает, если люди не будут бояться обращаться в суды, надеясь легко там найти справедливость... Половины наших подданных не хватит, чтобы решать споры другой половины. Поэтому я требую, чтобы с теми, кто обращается в суд, обходились безжалостно, так чтобы они почувствовали отвращение к праву и тряслись от страха от одной мысли предстать перед судьей”.[27] По сведению Р. Давида, в Японии ныне действуют кодексы, созданные по европейской модели, но население, как правило, мало обращается к ним, равно как и к правосудию. Сами же суды склоняют стороны к мировому соглашению и разработали оригинальную технику применения закона, а точнее, уклонения от его применения... Все, что сказано о Дальнем Востоке, может быть распространено и на Северную Африку и Мадагаскар. В условиях, где индивидуализм занимает так мало места и на первый план выдвинуто единство общественной жизни, основное - это сохранение и восстановление гармонии, а не уважения к закону. Право западного образца, действующее здесь, - по большей части лишь украшение. Большинство населения продолжают жить в соответствии с традициями, не обращая внимания на искусственные своды правовых норм.[28]
Естественное желание свободных и нравственно зрелых людей порождает в них стремление всегда по возможности оставаться добровольно ответственными при соблюдении своего морального долга и законоустановленных обязанностей, а не находиться под угрожающим наказанием законом. Подобный законодательный нигилизм большинства восточных народов имеет правомерный характер, ибо не опускается до уровня закона. В такой атмосфере не нарушать закон есть привилегия духовно и нравственно совершенных людей. “Следует подчеркнуть, что при совпадении нравственной императивности с правовой императивностью необходимость вмешательства третьих лиц и государства в процесс спороразрешения или защиты субъективных прав правонарушителя и потерпевшего полностью или частично отпадает, а разрешение возникших правовых проблем происходит более мирным и совершенным образом. Так что нравственный подход к решению правовых проблем, превозмогая предписания закона, не отменяет действие закона, а только приостанавливает его, восполняя и исполняя закон наиболее оптимальным образом, свободным от беспокойства и страха, добровольным признанием своей вины, согласованием взаимных претензий, без внешнего давления или принуждения, применения угроз или санкций закона.
[1] Локк Дж. Сочинения. В трёх томах. - М., 1985-1988, т. 3, с. 120.
[2] Berman H.J. Law and Revolution. - Cambridge (Mass.), 1983, р. 167.
[3] Berman H.J. The Influence of Christianity on Western Law//The Sociology of Law. New York-London, 1980 P. 429.
[4] Франк С.Л. Этика нигилизма. Вехи. - М., 1991. - C. 160.
