[1] Прежде чем говорить о непосредственном влиянии российской политической культуры на процессы правообразования, рассмотрим сначала общие, цивилизационные особенности политической культуры России.

 

Классификация типов политической культуры может осуществляться на основе различных признаков. Г. Алмонд и С. Верба в основу своей широко известной типологии положили такие составные части политической культуры, как ценности, образцы поведения и способы организации политической власти. Исходя из этих оснований, они выделили три идеальных типа политической культуры.

1.             Патриархальную политическую культуру, характеризующуюся отсутствием у большинства населения какого-либо интереса к политической жизни.

2.             Подданническую политическую культуру, для которой характерна сильная ориентация людей на поддержку существующей политической системы, сочетающаяся со слабой заинтересованностью в политическом участии.

3.             Активистскую политическую культуру, носители которой не только интересуются политикой, но и сами активно в ней участвуют[2].

В реальной жизни существуют смешанные типы политической культуры, включающие в той или иной пропорции элементы всех вышеназванных идеальных типов. В тоже время фактически все политологи отмечают явное преобладание подданнического и отчасти патриархального элементов в российской правовой культуре[3].

 

Национальные типы политической культуры различаются также в соответствии с цивилизационными особенностями социумов, внутри которых они сформировались. В сравнительной политологии выделяют западный и восточный типы политической культуры. Западный тип присущ странам и народам, принадлежащим к западной (или западнохристианской) цивилизации. Восточный тип сформировался на социокультурной почве восточных цивилизаций – буддистской, конфуцианской, исламской, индуистской. Политологи видят основные различия политических культур Запада и Востока в следующем:

·          если в странах Запада более распространена убежденность в том, что политическая власть может базироваться на физическом, духовном или экономическом превосходстве человека над человеком, то на Востоке - уверенность в божественном происхождении власти, не связанной ни с какими человеческими достоинствами;

·          если на Западе к политике относились и относятся как к разновидности конфликтной социальной деятельности, строящейся на принципах честной игры и равенства граждан перед законом, то на Востоке сформировалось отношение к политике как к подвижнической деятельности, являющейся уделом лишь выдающихся личностей и недоступной простым смертным. На Востоке политика понималась как средство достижения гармонии и мира, причем возможность случайных событий в политической жизни отрицалась;

·          на Западе личность осознавалась как самодостаточная для осуществления ею властных полномочий; на Востоке личность таковой не признавалась, а предполагалась необходимость в посредничестве в отношениях между личностью и властью;

·          если на Западе утвердился примат идеалов индивидуальной свободы, то для Востока характерен приоритет идеалов справедливости;

·          на Западе принято признавать индивида главным субъектом политического процесса, а государство считать гарантом прав и свобод личности, инструментом достижения целей и реализации интересов отдельных групп и индивидов, зависимым от гражданского общества. На Востоке главная роль в политике отдается элитам, за государством же признается функция патроната над отдельными людьми; кроме того, на Востоке доминируют ценности корпоративизма, т.е. личность подчиняется руководителям общин, сообществ, групп;

·          на Западе, в конце концов, утвердился плюрализм форм политической жизни, сложный характер организации политических систем, демократический характер политических режимов; на Востоке долго сохранялось тяготение к авторитарному типу правления, упрощенным формам организации власти, поискам харизматических лидеров, предпочтение коллективных форм политического участия при безусловном подчинении личности исполнительной власти;

·          для Запада в целом характерно рациональное отношение к исполнению политическими элитами и лидерами своих управленческих функций в соответствии с нормами общественного договора, здесь утвердилось мнение о необходимости общественного контроля над их деятельностью; на Востоке имеет место сакрализация (обожествление) власти и ее носителей при отсутствии убежденности в необходимости контроля над их действиями;

·          если для Запада характерен примат общегосударственного кодифицированного права над частными нормами и местными обычаями, то на Востоке, наоборот, приоритет отдается местным правилам и обычаям перед формальными законами государства;

·          на Западе довольно рано пришли к пониманию различий моральной и политической мотивации политического действия, на Востоке же сохранилась тенденция к сглаживанию противоречия между моральными и правовыми мотивами политического поведения[4].

Россия, как уже было показано, развивалась под воздействием как западной, так и не западных, восточных цивилизаций. Соответственно, и российская политическая культура испытывала влияние как западной, так и восточной политических культур. Однако в силу геополитических, социально-экономических и социокультурных обстоятельств российская политическая культура традиционно все же была ближе к восточному типу. Например, общей чертой для политической культуры российского и восточных обществ был патернализм. Отношения патернализма - отношения, характерные для большой патриархальной семьи, где все подчиняются хозяину дома, в обязанности которого входит «отеческая забота» о своих домочадцах. Сохранение отношений патернализма в Великороссии было обусловлено рядом экономических и природно-климатических причин. В течение короткого лета необходимо было выполнить множество полевых работ, что было возможно при мобилизационных формах внутрисемейного общежития и определяло авторитетный характер власти главы семьи. Глава традиционной семьи - «большак», представлял семейные интересы во взаимодействии с внешним миром, внутри семейного хозяйства управлял собственностью, распределял производственные задания и контролировал их исполнение. Глава семьи поощрял и наказывал, был гарантом соблюдения обычаев и нравственных норм. Глава семьи был вправе распоряжаться жизнью своих домочадцев, а они, в свою очередь, принимали его решения как неизбежность, поскольку иначе было невозможно обеспечить интересы выживания семьи как целостности.

 

Возникший под влиянием природно-климатических условий патерналистский тип взаимоотношений в великорусской деревне затем нашел свое выражение в политической жизни российского общества. На это обстоятельство обращали внимание многие русские историки и философы. В частности, К. Кавелин отмечал, что «дом или двор представляет человеческое общество, поселенное на известном месте, состоящее из членов семьи и домочадцев и подчиненное власти одного господина, домоначальника. В этой социальной единице заключаются, как в зародыше, зачатки всех последующих общественных отношений: и семья, и рабство, и гражданское общество, и государство»[5].

 

В условиях господства патерналистских отношений большинству членов общества уготована роль исполнителя внешней, чужой воли. В такой ситуации не формируется потребность быть самостоятельной личностью, ответственность за судьбу человека перекладывается на семью, а в дальнейшем - на государство. Нет личной, индивидуальной ответственности, следовательно, нет и индивидуальной свободы. По мнению некоторых культурологов, «культура русского человека отличается внутренней безответственностью и жесткой внешней ответственностью»[6].

 

Традициями патернализма можно объяснить и особенности русского самодержавия и некоторые предпосылки возникновения коммунистического тоталитарного режима. Патерналистские отношения были характерны для советского периода отечественной политической истории, их влияние сохранилось и в постсоветский период. Перекладывать личную ответственность на государственную власть по-прежнему свойственно для массового сознания российского общества. Присущи современному массовому сознанию в России и ценности коммунитаризма (коллективизма), характерные как для политических культур восточного типа, так и для традиционной российской политической культуры. Большая часть населения дореволюционной России - крестьяне - до начала XX в. жила в условиях сельской поземельной общины, так называемого «мира». Более длительное, чем в Западной Европе, сохранение общинных отношений обусловлено не только особыми природно-климатическими и экономическими условиями, но и тем, что в дальнейшем они искусственно поддерживались государством из фискальных соображений. Влияние коммунитаристских ценностей на политическое развитие России можно увидеть и в широкой популярности социалистических идей, в том числе самобытных русских концепций социализма, идеализировавших крестьянскую общину. Коммунитаристские традиции облегчали большевикам решение их задач по завоеванию власти и строительству нового общества. Элементы коммунитаризма сохраняются в массовом сознании и современного российского общества и составляют неотъемлемую часть ценностной системы российского общества.

 

Так же как и на Востоке, в России политика традиционно ассоциируется с людьми, а не с институтами, здесь всегда есть спрос на харизматических лидеров, живучи представления о сакральном характере государственной власти. Как и в некоторых странах Востока, в России моральные нормы нередко ценились и ценятся выше правовых. Сама же правовая традиция развита гораздо слабее, чем в странах Западной Европы.

Традиционная российская политическая культура имела немало общего с политическими культурами восточного типа, но существенно отличалась от политической культуры Запада. Одной из причин этого немецкий политолог В. Пфайлер в начале 1990-х гг. назвал отсутствие в России таких социокультурных явлений, как Возрождение и Реформация, вследствие чего здесь не получили развитие и не утвердились ценности индивидуализма, свободы совести, толерантности. В традиционной российской политической культуре, как полагает В. Пфайлер, в связи с этим не развивалась культура компромисса, не были разграничены мировоззренческие и политические ценности. Не было в России и собственного (точнее, самостоятельного) просвещения. Оно было «импортировано» в Россию во времена Екатерины II. В результате, считает В. Пфайлер, в России не возникли и не получили распространения ни рациональный тип мышления, ни рациональные способы государственного управления. Некоторые же стороны просвещения были абсолютизированы, например, вера в возможности науки у некоторой части населения приобрела черты религиозной веры[7].

 

По мнению того же В. Пфайлера, цивилизационные особенности России и российской политики связаны с византийской традицией. Не только В. Пфайлер, но и многие другие западные политологи отмечают влияние, которое оказала Византийская империя на формирование российской политической культуры. В первую очередь это касается представлений об универсальном иерархизированном порядке, в рамках которого отдельный индивид включен в коллективные структуры, являющиеся частью более высокого Божественного космического порядка. К византийскому наследию относятся и концепции единства царской и имперской идей, государственной религии и государственной церкви. «Не будет большой ошибкой, - пишет В. Пфайлер, - квалифицировать эту имперскую идею как политическую теологию»[8]. Надэтнический, надгосударственный характер власти и государства, унаследованный от Византии, попали на благодатную почву, поскольку российская государственность изначально формировалась и развивалась как полиэтническая. Пришедшая впоследствии из Византии, имперская идея воплотилась в создании Российской империи, но имперская традиция замедлила процесс формирования самой русской нации и стала препятствием на пути строительства национального государства. Хотя непосредственные контакты между Москвой и Константинополем были сильно затруднены, известие о падении Византийской империи стало потрясением для тогдашней Руси. В 1204 г. захват Константинополя крестоносцами воспринимался русскими людьми, по словам Л. Гумилева, «как внезапная смерть близкого человека... Русь перестала быть частью мировой системы, а оказалась в изоляции»[9].

 

Кроме влияния византийского наследия, специфика российской политической культуры определяется и особенностями развития российской государственности. В.О. Ключевский обращал внимание на то обстоятельство, что в отличие от Киевской Руси, где образованию государства предшествовала длительная история развития восточнославянского общества, на северо-восточных землях, где впоследствии и возникло Московское государство, княжеская власть сама выступала в качестве творца общества, всех общественных институтов и отношений. «Старое киевское общество, - писал русский историк, - было старше своих князей. Совсем иной взгляд на себя, иное отношение к управляемому обществу усвоили под влиянием колонизации князья верхневолжской Руси. Здесь, особенно за Волгой, садясь на удел, первый князь его обыкновенно находил в своем владении не готовое общество, которым предстояло ему править, а пустыню, которая только что начинала заселяться, в которой все надо было завести и устроить, чтобы создать в нем общество. Край оживал на глазах своего князя: глухие дебри расчищались, пришлые люди селились на "новях", заводили новые поселки и промыслы, новые доходы приливали в княжескую казну. Всем этим руководил князь, все это он считал делом рук своих, своим личным созданием. Так колонизация воспитывала в целом ряде княжеских поколений одну и ту же мысль, один взгляд на свое отношение к уделу, на свое правительственное в нем значение»[10].

 

Впоследствии существование сильной государственной власти определялось и влиянием византийской традиции, и геополитическими факторами - необходимостью защищать государство от внешних врагов и сохранять контроль над всёрасширяющейся территорией. В России без государства не обходилось ни одно, даже малое, начинание. Многие общественные институты, в Европе появившиеся и развивавшиеся самостоятельно, в России возникали по инициативе и при активном участии государственной власти. Даже сегодня государственная власть в лице Администрации Президента, не дождавшись соответствующих действий и инициатив «снизу», стала «сверху», по своему усмотрению, создавать институты гражданского общества и перекраивать партийно-политическую систему.

 

Как известно, подобный процесс исторического развития называется политической модернизацией. Именно теория модернизации кладётся в теоретическую основу исторического развития России подавляющим большинством современных исследователей. Рассмотрим её более подробно.

Основателем теории модернизации считают М. Вебера, который с социологической точки зрения выделял традиционное и рационалистическое общество и понимал под модернизацией переход, осуществляющийся по инициативе и под влиянием государственной власти от традиционного общества к рационалистическому[11]. Как отмечает А.Н. Медушевский, «общность социально-политического конфликта в условиях модернизации традиционного общества обусловил ряд сходных черт в развитии ряда стран. Особенно ярко это выразилось в трудах М. Вебера. В определенном смысле можно сказать, что эта проблема явилась для него центральной. Возрождение интереса к М. Веберу в западной социологической, исторической и политической мысли последних десятилетий, ставшее признанным фактом в литературе, может быть объяснено, по крайней мере, тремя основными причинами: значением разработанных им методов социального познания; применением их к анализу чрезвычайно обширного исторического материала различных эпох и стран; и, наконец, общей либеральной направленностью его мировоззрения, которая столь созвучна нашему времени [12]. Здесь можно возразить, сказав, что либеральные ценности никогда не воспринимались российским обществом (массовым сознанием) в качестве таковых. Это действительно так, но теория модернизации касается не столько либерализма как некого конечного идеала, сколько рационализации политической жизни в целом. А.Н. Медушевский справедливо отмечает, что теория модернизации как методология с успехом используется исследователями с довольно различными политическими взглядами (сравните работы А.С. Панарина и С.Г. Кара-Мурзы, с одной стороны, и работы С.А. Ланцева и В.В. Лапкина – с другой)[13]. Можно, конечно, сказать, что рационалистическая форма мировоззрения никогда не была (в отличие от религиозной) доминирующей. Следует согласиться и с этим, но теория модернизации рассматривает не столько форму массового мировоззрения, сколько деятельность государства по его рационализации. Что же касается желания Российского государства рационализировать общественную жизнь, то это является, бесспорным, эмпирическим фактом, проходящим со времён Петра I через всю историю России. Последнее позволяет применять теорию модернизации к довольно различным политическим режимам (царскому, советскому, современному) в истории России. Теория модернизации, в этой связи, является одной из немногих теорий, позволяющих смоделировать логику всего исторического развития нашего государства и общества, без выпадения отдельных её периодов как «неправильных с точки зрения логики исторического процесса». Следует так же добавить, что теория модернизации, хотя и была разработана на Западе, но разрабатывалась гласным образом на примере России и Восточной Пруссии. Именно история этих стран являлась исходным материалом для построения большинства теоретических обобщений М. Вебера. Кроме того, теория политической модернизации весьма созвучна методологической основе так называемой государственной школы, составляющей ядро дореволюционной отечественной историографии. Последняя сама по себе требует боле подробного рассмотрения.

 

Государственная школа - научное течение русской исторической мысли второй половины XIX в., во многом определившее последующее развитие исторической науки. Она имеет ярко выраженные признаки самостоятельного научного направления: специфический предмет и метод исследования, наличие длительной традиции. Предметом ее изучения являлся, главным образом, русский исторический процесс, методом - философия немецкого идеализма, а традиция представлена рядом поколений историков, философов и юристов. Сформулированная государственной школой концепция русского исторического процесса является высшим достижением историографии своего времени, представляет собой, по существу, социологическую концепцию, адекватно объясняющую факты и не утратившую эвристического значения до настоящего времени.

 

Философско-правовые взгляды государственной школы определили ее подход к русскому историческому процессу, роли государства в нем. В качестве основной проблемы выдвигалось соотношение общества и государства в русской истории, на отдельных ее этапах. В трудах историков государственной школы С.М. Соловьева, Б.Н.Чичерина, К.Д. Кавелина, В.О. Ключевского, А.Д. Градовского, В.И. Сергеевича, М.Ф. Владимирского-Буданова, А.А. Кизеветтера, П.Н. Милюкова, а также историков государственного права Н.М. Коркунова, П.И. Новгородцева, А.Н. Филиппова, В.Н. Латкина рассматривались основные теоретические вопросы изучения русского исторического процесса, была дана его цельная концепция, проведено конкретно-историческое исследование[14].

 

В наши задачи здесь не входит подробное описание теоретических воззрений государственной школы исторической мысли, поэтому ограничимся здесь лишь тезисным их изложением:

·          существенное влияние здесь отводится географическим факторам, предопределившим колониальный характер освоения территории страны, что, в свою очередь, породило экстенсивный путь развития хозяйства и консервацию родовых отношений;

·          в целом, в истории страны здесь выделяется три периода: родовой, вотчинный и государственный;

·          отмечается доминирование политических факторов над экономическими, что, в частности, нашло своё отражение в особом функциональном, «тягловом» характере сословного деления в России. Государство распределило несение тягла функционально между тремя сословиями: дворянским (служба), мещанским (торговля) и крестьянским (производство материальных благ);

·          именно государству приписывается здесь роль главного движущего фактора в истории. Сам ход исторического процесса при этом представляется следующим образом: сложность внешнеполитического фактора привела к тому, что государство первоначально было вынуждено закрепостить все три сословия. По мере разрешения стоящих перед государством проблем государство же начинает постепенный процесс освобождения сословий, и, именно, сначала - дворянского и мещанского (Жалованные грамоты дворянству и городам 1885 г.), а затем - крестьянского (отмена крепостного права в 1861 г.). Следующим шагом в историческом развитии является становление гражданского общества и, по мере этого становления, ограничение самодержавной государственной власти народным представительством. И здесь ведущая роль принадлежит государству. Представители государственной школы, в качестве примеров уже начавшихся процессов ограничения государственной власти народным представительством, называли, в частности, создание земских и городских учреждений самоуправления, которые, по их мнению (Б.Н. Чичерин, К.Д. Кавелин), должны были перерасти во Всероссийское земское собрание. Другие представители государственной школы (А.А. Кизеветтер, П.Н. Милюков) считали примером этого ограничения создание по Манифесту 17 октября 1905 г. Государственной Думы[15].

 

Таким образом, как, по мнению большинства дореволюционных отечественных историков (государственная школа), так и, по мнению западных политологов, социологов и историков (теория модернизации), ведущая роль в историческом развитии российского общества принадлежит именно государству. Это же признаётся и фактически всеми современными отечественными исследователями. С нашей точки зрения, роль государства в России во всех сферах общественной жизни (в том числе и в сфере правообразования) значительно больше, чем на западе. Само по себе это является важнейшей исторической особенностью нашей страны, особенностью, которая не может, да и не должна просто так самоустраниться в угоду увлеченности определённых политических сил западным либеральным опытом, где роль государства сводится к одному из средств разрешения обществом своих проблем, не имея при этом никакой самодостаточной ценности. История России наглядно показывает, что государство здесь должно характеризоваться, хотя и в определённой степени, но самодостаточностью, так как именно оно (а не общество само по себе) является здесь главным фактором исторического развития. Парадокс состоит в том, что путь этого развития, выбираемый государством, есть, со времён Петра I, западный, где роль государства, начиная с нового времени, второстепенна. В этой связи, известная фраза А.С. Пушкина - «первым европейцем у нас является государство»[16] - не лишена известного смысла. Иными словами, государство в России нередко пытается посредством реформ построить то, что принципиально не может быть построено искусственным путем, «строительство» это не получается, что заставляет государство либо «лицемерно» не замечать искусственность многих созданных ею институтов, либо частично отказываться от передового западного опыта и искать собственные пути развития. Это, кстати, лежит в основе довольно популярной в настоящее время теории цикличности реформ и контрреформ в России.

 

Сказанное, однако, не следует воспринимать как констатацию принципиально неправильной схемы модернизационного развития России. Напротив, политическая модернизация является едва ли не единственно возможным путём развития российского общества. Было бы наивным считать, что для государства столь трудно идущее внедрение западного опыта является просто плодом увлечённости правящего класса западной культурой и пренебрежением собственными культурными ценностями. Все наиболее крупные реформы модернизационного характера, напротив, проводились в ответ на внешнюю военную угрозу. Так было во времена Петра, когда геополитическая необходимость выхода к морям требовала технического переоснащения армии и построения флота, так было при отмене крепостного права, когда поражение в Крымской войне заставило ещё раз осознать всю отсталость феодальной по своей сути российской экономики, точно так же обстояло дело при принятии Манифеста 17 октября 1905 г. (поражение в Русско-японской войне). Ничем, по своей природе, не отличается и так называемая «советская консервативная модернизация», причины которой так же находятся в осознании действительно реальной внешней военной опасности.

 

Следует также отметить, что было бы крайне несправедливо и с исторической точки зрения неверно считать результаты российских модернизаций бесплодными. Институты, созданные в ходе их преобразований, действительно, как правило, работали значительно хуже, чем их западные аналоги, - это являлось причиной «лицемерия государственной власти», или подталкивало её к контрреформам, но для сознания российского общества это не проходило бесследно и оказывало своё воспитательное воздействие. Оно так же противоречиво, но в целом является результативным, и именно это изменение ценностной системы общества позволяет нам утверждать, что политическая модернизация в России не есть топтание на месте, а представляет собой хотя и противоречивое, но движение в общем русле европейской цивилизации.

 

Другое дело, что подобного рода политическое развитие имеет массу противоречий, сущность которых сводится к следующему:

·          государственная власть, проводя реформы, очень часто игнорирует собственный исторический опыт в сфере создания и деятельности реформируемого института, что (в нашей терминологии) приводит к ошибкам в содержании ценностей и ошибкам в оценке возможностей;

·          созданные в ходе политической модернизации институты далеко не всегда пользуются поддержкой со стороны общества и имеют, в этой связи, довольно поверхностный характер, не позволяющий функционировать им самостоятельно без искусственной властной поддержки со стороны государства;

·          поверхностный характер созданных в ходе модернизации политических институтов, нуждаемость их в постоянной государственной поддержке, в значительной степени лишает политическую систему общества способности к саморегуляции. Успех проводимой реформы здесь в значительной степени зависит от многих случайных факторов, прежде всего, - от личностных свойств и качеств главы государства и иных отдельных политических лидеров. Их уход с политической сцены нередко означает завершение реформ, созданные же в ходе последних институты перестают получать государственную поддержку и либо прекращают свое существование, либо существуют только как символ преемственности между старой и новой властью.

 

Таким образом, с точки зрения адекватности процессов правообразования политическая модернизация является довольно противоречивым явлением. Следствием политической модернизации является деинституционализация политической системы, т.е. разрушение старых, относительно устоявшихся институтов и создание новых, имеющих довольно поверхностный и первое время даже искусственный характер в плане восприятия со стороны общества. Понятие «социальный институт» (в самом общем его значении) подразумевает, как известно, относительно устоявшийся род деятельности, т.е. само значение этого понятия во многом связано с постепенным эволюционным развитием общества, тогда как модернизация не является этим эволюционным развитием. Устоявшийся характер того или иного института подразумевает наличие норм (в том числе и правовых), возникших, главным образом, в ходе естественного ценностного отбора. При модернизации первоначально искусственный характер новых институтов подразумевает, в лучшем случае, наличие норм, созданных на основе искусственного ценностного отбора, роль которого здесь всегда выше, чем естественного. С точки зрения аспектов правообразования, сущность политической модернизации как раз и сводится к частичному разрушению старой ценностной системы, внедрению новых ценностей и попытке придать им нормативное содержание. Сам по себе подобный модернизационный тип правообразования содержит в себе значительно больше рисков совершения ошибок оценки возможностей и является, в дальнейшем, более благоприятным для злоупотреблений идеологической функцией права, по сравнению с эволюционным типом правообразования, в котором преобладает естественный ценностный отбор.

 

Всё вышесказанное заставляет нас сделать вывод о том, что политическую модернизацию, в целом, и модернизационный тип правообразования, в частности, нельзя воспринимать как некую самоцель, проводимую в угоду личным политическим амбициям отдельных представителей правящей элиты, или как способ «понравиться более развитой западной цивилизации». Политическая модернизация должна восприниматься как сугубо вынужденное явление, когда отсутствие преобразований явно свидетельствует о всёвозрастающем отставании страны, что, в свою очередь, создаёт опасность для её суверенитета.

При этом эффективность проведения модернизации во многом зависит от правильности оценок реформатором возможностей общества по воплощения в своём нормативном поведении новых, внедряемых им ценностей. Именно эта оценка должна здесь быть определяющей, так как, в противном случае, старая нормативная ценностная система будет разрушена, а новую создать не получится, что, в свою очередь, приведёт к конфликту между старыми, моральными нормами и новыми, правовыми. В любом случае, если есть разумный выбор между эволюционным и модернизационным путём развития, то первый путь представляется более предпочтительным.

---

[1] Калинин Алексей Юрьевич – заведующий кафедрой правоведения и политологии Коломенского государственного педагогического института, кандидат юридических наук, доцент.

[2] Almond G., Werba S. The Civil Culture: Political Attitudes and Democracy in Five Nations. Princeton, 1963.

[3] Ахиезер А.С. Россия. Критика исторического опыта (Социокультурная динамика России). В 3 т. 2-е изд. перераб. и доп. - Новосибирск, 1997; Глебова И.И. Политическая культура России: образы прошлого и современность. - М., 2006; Образы власти в политической культуре России / Под ред. Е.Б. Шестопал. - М., 2000; Панарин А.С. Россия в цивилизационном процессе (между атлантизмом и евразийством). - М., 1995.

 

[4] Пугачев В.П., Соловьев А.И. Введение в политологию. - М., 1995. С 245-246.

[5] Кавелин К.Д. Мысли и заметки о русской истории // Кавелин К.Д. Наш умственный строй. Статьи по философии русской истории и культуры. - М., 1989. С. 211.

[6] Российская историческая политология // Отв. ред. С.А. Кислицын. - Ростов-на-Дону, 1998. С. 224.

[7] Pfeiler W. Historisch Rahmenbedingungen der russischen politischen Kultur // Russland auf dem Weg zur Demokratie? Politik und Parteien in Russischen Federation. Paderborn, 1993.

[8] Там же. С. 20.

[9] Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. - М., 1989. С. 492.

[10] Ключевский В.О. О русской истории. - М., 1993. С. 130.

[11] Вебер М. Избранные произведения. - М., 1991. 357.

[12] Медушевский А.Н. Демократия и авторитаризм: российский конституционализм в современной перспективе. - М., 1998. С 76-77.

[13] Панарин А.С. Россия в цивилизационном процессе (между атлантизмом и евразийством). - М., 1995; Кара-Мурза С.Г. Демонтаж народа, - М., 2007; Ланцов С.А. Российский исторический опыт в свете концепций политической модернизации // Полис. 2001. №3; Лапкин В.В., Пантин В.И. Ритмы международного развития как фактор политической модернизации России // Полис. 2005. №5.

[14] Медушевский А.Л. Новые архивные источники о русских историках конца XIX - начала XX в. / Советские архивы. 1988. № 6; Медушевский А.Я. Гегель и государственная школа русской историографии / Вопросы философии. 1988. № 3; Милюков П.Н. Юридическая школа в русской историографии (Соловьев, Кавелин, Чичерин, Сергеевич). / Русская мысль. 1886. Кн. 6.

 

[15] Следует отметить, что среди представителей государственной школы не было единого мнения о внешней форме ограничения государственной власти народным представительством. Одним это ограничение виделось как всесословное земское представительство с правом совещательного голоса, другим как парламентская демократия, построенная на принципе разделения властей.

[16] Пушкин А.С. Соч. Т. 5. - М., 2000. С. 213.